Чжу Люцзы вспомнил, как нравилась ему песня, однажды сочинённая в его честь. Песня была хороша, покуда не стало ясно, что предназначалась она совершенно другой цели. От воспоминаний о своей прежней неловкости странствующий воин покраснел.
Музыкант заметил, что Люцзы к музыке небезразличен, и произнёс такие слова:
– Пусть я и не придворный сочинитель, но всё же какой-никакой талант имею. Позволь мне сочинить песню о твоих подвигах, уважаемый? Уверен я, что ты на своём пути немало повстречал оборотней и прочих демонов.
Чжу Люцзы зарделся от удовольствия и сказал:
– Не далее как вчера я двух оборотней одолел зараз. Хотели они монаха сожрать, но куда там! Повезло тебе, что я рядом оказался. – С этими словами Люцзы хлопнул монаха по плечу.
Тот поперхнулся и закашлялся.
– Богиня Запада прислала тебя на моё спасение, – сказал монах, прочистив горло. – Да пусть всегда будут чисты её рукава и золоты её косы!
С этими словами Сонциан поклонился так низко, как только мог, не вставая со скамьи.
– Воистину, богиня Запада ведёт нас к цели, – продолжил монах. – Не пройдёт и недели, как мы доберёмся до Синей горы. Там я вручу настоятелю парадную робу, краше которой нет во всём Итаюинду.
Музыкант стал расспрашивать Сонциана:
– Что за роба?
– Гляди сюда, уважаемый! – и Сонциан вытащил из дорожного мешка свёрнутую вчетверо робу.
Золочённая вышивка заиграла огнями, отражая пламя масляных светильников, висевших на стенах. Все посетители разом повернули головы.
– Ах! – раздался возглас восхищения из угла. – Сколько живу, такой красоты не видел! – произнёс сидевший там старик.
– Неужто золото настоящее? – удивилась его жена.
– Да наверняка уже, – ответил старик. – Зачем врать монаху?
И правда, врать монаху было незачем. Но и показывать золочёную робу всем подряд не стоило. Ведь это могло привлечь внимание грабителей и воров.
Монаху и самому эта мысль пришла в голову, хоть и запоздало. Он с тревогой посмотрел вокруг, но поддельного даоса не заметил.
– Спрятал бы ты робу свою, – сказал Чжу Люцзы. – Мало ли что.
– Богиня Запада, могущественная Сиваньму, не допустит, чтобы с нами что произошло. Даже оборотни когда набросились, она послала тебя на помощь, – благоговейно произнёс Сонциан.
Чжу Люцзы усмехнулся наивности монаха и пригубил из третьего кувшина.
– На Эбису надейся, но и про наживку не забывай, – припомнил он пословицу, которая, по его мнению, подходила под случай.
Однако Сонциан так и не понял, как покровительствующий рыбакам бог удачи связан с богиней Запада и её поручениями.
– К тому же, – сказал он, – у меня есть волшебный обод. С ним никакие демоны мне не страшны!
И Сонциан показал музыканту обод. Тот протянул было руку, чтобы потрогать волшебную вещицу, но Сонциан не позволил музыканту даже коснуться золотого круга. Он осторожно завернул обод в складки робы и запихал всё вместе обратно в мешок.
– Значит, уважаемый, богиня Запада отправила тебя на Синюю гору, чтобы туда робу доставить? – переспросил музыкант.
– Нет, что ты! – засмеялся монах. – Робу эту настоятель мне поручил.
– Что же тогда?
– Там, в монастыре, волшебный свиток хранится. Сиваньму послала меня, чтобы я его забрал. И ожерелье ещё изумрудное.
– Ожерелье?
Тут монах наконец понял, что чересчур разговорился.
– Послышалось тебе, уважаемый, – поспешил заверить он. – А не знаешь ли ты какой-нибудь песни про богиню Запада?
Музыканту показался странным такой поворот беседы, но закапываться монаху в душу он не стал. К тому же в кошельке у него не было ничего, кроме хлебных крошек, а хорошо исполненная песня могла превратиться в сытный ужин, поэтому он вытащил пипу из-за спины и запел.
Голос у музыканта был хороший, поэтому стоило ему закончить песню о величии и красоте Сиваньму, как плотники поманили его к себе. Минуту спустя они уже распевали хором песню о семи карликах, что пытались взобраться на лошадь.
«Буду впредь помалкивать», – решил про себя монах и снова уткнулся в свою миску.
После ужина Сонциан отправился ночевать на сеновал, а Чжу Люцзы остался на постоялом дворе. Он пересел к весёлым плотникам за стол и заказал ещё вина.
Сонциан спал беспокойно. Ему казалось, что он стоит в главной зале своего родного монастыря, а вокруг него прыгают и хохочут бесы-оборотни всевозможных видов. Самый здоровый, рога которого упирались в перекладину на высоком храмовом потолке, рожей своей похож был на Кокори-бханте – если бы не длинные зазубренные клинки, которые торчали из-за его нижней губы. Вместо глаз у верховного демона были две дыни кивано.
Сонциан же стоял на дощатом полу ни жив ни мёртв и повторял восьмую камишутту на три сотни раз. На голове у него был золотой обод, который тихонько гудел. Оборотни безуспешно пытались дотянуться до монаха, но их когтистые лапы раз за разом отскакивали от сияния, исходившего от обода.
Наконец два маленьких бесёнка подвели к монаху верховного демона. Сонциан зажмурился и услышал, как демон заорал ужасным хриплым голосом:
– Разлепи уже веки!
От крика Сонциан проснулся и подскочил на месте, разбросав пучки сена во все стороны. Рядом с ним стоял Чжу Люцзы, в глазах которого до сих пор плескалось вчерашнее вино.
– Ну и горазд же ты поспать, – сказал странствующий воин, который за проведённую в пьянстве и песнях ночь успел надорвать голос.
Сонциан наскоро умылся, забросил на плечо дорожный мешок и вышел из сеновала на улицу, где солнце уже взобралось по небу почти на самый хребет. Чжу Люцзы дожидался его у ворот, сжимая в одной руке свою булаву, а в другой – плетёную сумку, в которой позвякивала полудюжина винных кувшинов.
Погода выдалась хорошая, и весь день монах с демоноборцем провели в дороге, прошагав немалое расстояние. Вечер застал их в поле, и, подметив, что солнце уже начало краснеть, Сонциан предложил свернуть с дороги. Переночевать путники решили возле раскидистой туи, которая росла неподалёку, окружённая можжевельником. Люцзы прошёлся по зарослям, но дров для достойного костра набрать не сумел. Горстка сухих можжевеловых веток быстро истлела, и к путникам со всех сторон начала подползать ночная тьма.
Сонциану стало боязно, и он, чтобы успокоиться, засунул руку в дорожный мешок, чтобы вытащить оттуда волшебный обруч, нацепить на голову и заснуть спокойно, не опасаясь ни настоящих оборотней, ни приснившихся ему ранее.
К ужасу Сонциана, вместо обруча он вытащил из мешка ржавую подкову. В панике он подскочил с места и вытряхнул из мешка всё, что в нём было. На притоптанную траву упала шкатулка со списком восьмой камишутты, запасная пара исподнего и свёрнутая на четыре раза грязная простыня.
– Воры! – завопил монах.
– Где? – поднял голову Чжу Люцзы, который только-только улёгся.
Ночная попойка его утомила, а день в дороге прибавил к этой усталости достаточно, чтобы странствующий воин превратился в лежачего.
– Робу золотую украли! И мою дорожную тоже! И обруч! – стал объяснять монах. – Только подкова и простыня! Как же теперь я без обруча, а если оборотни нападут?
– На всё воля богини Запада, – ответил Чжу Люцзы со всей мудростью, которая в его случае целиком происходила из лени.
– О, божественная Сиваньму, – взмолился монах, – за что мне такое несчастье! Сойди к твоему ничтожному посланцу и помоги вернуть всё, что подлые воры у меня украли!
Сонциан упал ниц и стал творить молитвы одну за другой. Но богиня Запада этих молитв не слышала. Она была занята своими делами. Не помогли Сонциану и молитвы, которые он обратил к семи богам удачи: ко всем вместе и к каждому в отдельности.
– Возвращаемся назад! – сказал Сонциан, когда запас его молитв наконец иссяк.
